Мои стихи
смыл вечером грим; снизу пришли пилигримы; выпил с ними какой то дряни и до утра проговорили то ли о Будде, то ли о Ганди, причём говори на хинди, а утром всё позабыли только зачем то все волосы сбрили... вот и сижу в парике и гриме слушая Ramones и Damned...
— Где ваша кошка? — Смолчу. Не отвечу. Кошка ушла и гуляет по вечности. В девять забытых миров Иггдрасиля Кошки уходят легко. Без усилий. Лап непослушных останется след, Тающий в вечности и полумгле. Где-то гуляет сама по себе Серая кошка — гроза голубей.
В окна стукнет февраль, с неумелой и робкой улыбкой, Закрываясь от ветра, попросит: «Погреться впусти. Больше не к кому мне». Он простужен и с голосом хриплым. Сам бродяга-бродягой. Оборван, расхристан, постыл.
Вечер укутал туманом дома, Небо закрыли косматые тучи. В мрачном подъезде ждала меня Мгла, Лапки свои потирая паучьи… “Вот он!” – подъездная ухнула дверь. Мгла затаилась с улыбкой зловещей.
Январь Январыч за окном снегами укрывает. Кружит юлой веретено, метелью обряжает. Всю ночь узоры на стекле ажурит виртуозно. Резьба на тонком хрустале— Изящно и морозно. Побелкой небо побелил, швырнул позёмкой в ножки. Ковёр ворсистый положил на скользкие дорожки.
Идти сквозь снежный холод декабря, Где руки стынут даже в рукавицах, С пакетами, в которых всё подряд На новогодний стол. Тащить и злиться. Мечтать о завершении торжеств, Хотя они ещё не начинались. И еле-еле затянуть в подъезд, Всю снедь, подарки (нужные едва ли).
Ложится снег пуховым мягким пледом Сомкнув края осенних рваных ран. Морозец лёгкий подступает следом, Входя с волненьем в этот зимний храм. Иконостас блистает в самоцветах, Здесь образа в старинном серебре. Тут херувимом небеса воспеты— Сапфиры дня, закаты в янтаре...
Заметала снегом и раскаяньем, Завывала в стылое окно. И сама от этого измаялась, А наутро, белым полотном, Снежным и пушистым, но не тёплым, Идеально ровным, без следа Лап вчерашних, что толклись в сугробе, Застелила землю навсегда. Белое холодное пространство, Совершенство голых тополей...
Предай меня. Так принято теперь – И никого не удивишь изменой. Сбей с ног и надави на грудь коленом: Последнее звено в цепи потерь. Неискренни молитвы на крови, А горькие упрёки – бесполезны. Любовь не избавляет от болезней, Я одиночка – и неисправим. Предай меня.
Улететь снежинным эльфом за оконные проёмы, над своим двором уставшим, над твоим вечерним домом. Мчаться с ветром, петь сонеты, делать страшные глаза и заглядывать в автобус, чтобы важное сказать.
Куриц и яйца поели в начале Зимы, Овцы - в кошарах и доступ туда невозможен. Спи, мой Волчонок, смотри свои сладкие сны, Спи, пока стая охотится в чаще таёжной. Ты ещё мал, твои лапы милы и смешны, Ты за хвостом своим весело бегаешь кругом.
Вышла утром - он лежит. Пушистый, нежный. И нехоженый ни конными, ни пешими. Ни следа на нём, ни тени, ни погрешности. По такому не ступают ноги спешные. Жду Сусанина - поляк один советовал, Без следа исчезнувший до этого.
Карпаччо, капрезе, чорризо, пашот, Буррито, ягнёнка каре, капучино. Желаю, чтоб всё это падало в рот Без всякой на это особой причины. Ризотто и сальса, салат нисуаз, Гаспаччо, спагетти а-ля болоньезе. Струится блаженство из девичьих глаз— Взираю на нежность в рокфоровом срезе.
Дыхание осени—влажная пряность Сердечной тоски и чего-то такого... Что будит в душе откровенную жалость, И явное чувство— не будет другого. Не будет весною цветущего сада До спазмов в груди и до слёз откровенья. Поселится знание — значит так надо, А мы не ценили года и мгновенья.
Вот тебе и «Ага!» Лето ссыпалось в осень, Дождь смывает загар И темно уже в восемь. В перспективе — снега, Цыпки! Кашель, морозы. Серый сплин и тоска, В фазе анабиоза. А тебе всё — «Ага!», Полосатый философ. Ты ведь кот, а не Кант, Ты мяукаешь просто.
