Ученые против воинов. Вторая дуэль

№1. Дорога в один конец

Поселок наш зеленый и тихий. Цветущие сады и стриженые газоны. Дома красивые и люди незлые. Рай да и только, если бы не одна жутковатая достопримечательность. На самом деле такие пугающие загадки разбросаны по всему миру, они есть в любом городе, городке или деревне. Иногда их фотографируют заезжие туристы — стыдливо и поспешно, словно боясь накликать беду. А старожилы просто обходят стороной, как будто их, этих «черных дыр» и нет вовсе. О них не говорят вслух. Ведь иначе пришлось бы согласиться, что жить страшно, что нет на Земле безопасных мест и, что даже если ты спишь, работаешь, обедаешь с семьей или копаешься в своем огороде — ты все равно ходишь по краю бездны.

В паре метров от нашего забора проходит дорога. Обычная, проселочная. В жаркий день она клубится белой пылью, а в дождь слегка раскисает. По ее обочинам растут незабудки и цикорий. Но ни одна живая душа не знает, куда она ведет, потому что никто из ступивших на нее не вернулся назад.

Нет, не совсем так. На дорогу можно встать и пройти пару шагов. В наше с Анникой детство так забавлялись подростки. Но очень быстро наступает точка невозврата, и — не успеешь моргнуть — как человек исчезает. Можно звать его, бросать вдогонку камни… Его больше нет. Он в каком-то ином времени-пространстве, на оборотной стороне реальности, там, куда не долетают ни мольбы, ни крики. Он отправился в путь.
После несчастного случая со старшей сестрой Анники забавы с дорогой прекратились, а на всем ее отрезке, проходящем через поселок, были поставлены предупредительные таблички. «Внимание! Опасность! Дорога в один конец». Туманная формулировка. Но на табличках обычно пишут кратко, а кто не понял, тот сам виноват.

Анника панически боялась дороги. Даже смотреть на нее не могла. Стоило дереву за окном качнуться и белому отблеску упасть на стол, как моя жена бледнела и жмурилась от страха.

Эта сцена, рассказывала она, до сих пор стоит у нее перед глазами. Софи вступает на дорогу, делает шаг… подростки, столпившись у обочины, смеются и хлопают в ладоши. Делает еще один… и, обернувшись со смелой улыбкой, машет рукой. Ее светлый хвостик растрепался, челка выбилась на лоб. Жарко горит на щеках румянец. Поднимается ветер, и в облаке пыли растворяются черты любимой сестренки, ее хрупкая, точно пунктиром прорисованная фигурка. Долго крутится душная белизна, словно что-то скрывая, и мелькают в ней — то колено, то локоть, то яркий лоскуток платья. В ней кто-то шагает, или танцует, или смотрит, щурясь, из-под ладони. Вихрь, иллюзия… А затем пыль рассеивается. Дорога пуста.

С исчезновением Софи в доме воцарился ад. От некогда счастливой семьи остались одни осколки. Двое взрослых людей с разбитыми сердцами и маленькая растерянная девочка. А вместо старшей дочери и сестры под одной крышей с ними поселился призрак — завистливый и жадный, совсем не похожий на живую Софи. Он, как вампир, вытягивал из их слов и прикосновений любовь. Питаясь их горем, как дерево дождевой водой, он разрастался до небес, становясь чем-то вроде глиняного, злого голема. Он ревниво охранял свои вещи. Стоило Аннике зайти в комнату сестры и взять там какой-нибудь журнал, или сесть на ее стул, или прикоснуться к ее тарелке или чашке, как начинался скандал. «Не смей! Испачкаешь! Сломаешь! Разобьешь!» Эти грубые окрики преследовали Аннику все ее детство, разжигая смутное чувство вины. Могла ли она остановить сестру? Ей было всего шесть лет, а Софи — четырнадцать. Стала бы девчонка-подросток слушать такую малявку?

«Конечно, нет», — говорила  Анника, положив голову мне на плечо. Я гладил ее по волосам. «Не мучай себя, любимая. Это дело далекого прошлого. А Софи… может, она и жива. Где-то там… далеко».
«Мне кажется, я обречена переживать этот кошмар снова и снова, — вздыхала моя жена. — Зря мы купили дом у дороги».

«Дорога — везде, — возражал я. — Она проходит через весь поселок. Кто хочет пойти по ней — пойдет. Но мы же с тобой не сделаем такой глупости, правда? И Марайка не сделает. Она же умница, и ты ей все прекрасно объяснила».

Увы, жена оказалась права. Кошмар повторился — с нашей дочерью. Скромной красавицей росла она, доверчивой и послушной, с глазами голубыми, как цветы у дороги. В ее облике сквозило что-то ангельское, особенно в раннем детстве. Конечно, Анника в дочке души не чаяла — баловала ее и хвалила, наряжала, как принцессу на бал. Вероятно, надеялась в глубине души, что девочка в красивом платье не полезет в уличную пыль, не ввяжется в плохую компанию, а будет играть в спокойные, безопасные игры с такими же воспитанными детьми.

«Марайка — вылитая Софи, — шепотом признавалась Анника, — но только внешне… Характер совсем другой, — и с облегчением добавляла. — Слава Богу!»

Даже переходный возраст у дочки протекал гладко. Так нам казалось. После школы она сидела в своей комнате и читала книги или слушала музыку. Никаких гулянок, побегов из дома, буйства чувств с обжиманиями и торопливыми поцелуями в кустах. Она становилась все более замкнутой, а порой и раздражительной, но мы приписывали это усталости, стрессу в школе, да чему угодно, лишь бы не смотреть правде в глаза. А правда заключалась в том, что дорога уже давно маячила в ее мыслях.

А потом… И повод-то оказался незначительным. Какие-то фантики под кроватью. Да мы бы сто раз их убрали, если бы только знали, во что выльется упрек. И не сказала тогда Анника ничего особенного, только что-то вроде: «Что ты за свинарник развела, бумажки везде валяются. Одежда на кровати. Ты же девочка, будущая жена, кому ты такая нужна, грязнуля». Или пару других безобидных фраз, я уже не помню. Но девчонка вспылила. «Вы! Что вы понимаете?» Окинула нас раненым взглядом и, схватив куртку, выскочила из дома. Мы бросились за ней. Светила полная луна, и трава блестела от ночной росы. Марайка бежала, торопливо просовывая руки в узкие кожаные рукава. Анника замешкалась, споткнувшись о камень, и в отчаянии прокричала имя дочери. Но та не остановилась, только обернулась коротко через плечо и, распахнув калитку, выбежала на дорогу. Ночь поглотила ее, затянув, как муху, в лунную паутину, и скрыла от наших глаз — навсегда.

Мы прошли через все стадии горя, кроме последней. Отрицание, когда до последнего не верили, что дочери больше нет с нами. Мы вздрагивали по вечерам от каждого шороха, потому что ждали — вот-вот Марайка постучит в дверь. И все окажется дурной шуткой, подростковой провокацией, и мы вместе посмеемся над своими тревогами и попросим друг у друга прощения. Агрессию, когда обвиняли в нашей беде весь мир, себя, Бога, односельчан, городские службы, хотя знали, что уничтожить дорогу невозможно. Она, как птица Феникс, возрождалась из-под тонн камней и песка, а за каждую попытку борьбы платить приходилось жизнями. Депрессию, когда время давило на грудь свинцовым прессом и не было сил даже завыть от безнадеги. А вот принятие так и не наступило. Во всяком случае для Анники. Моя любимая с каждым днем худела, лицо ее стало землисто-серым, а взгляд потух. Она уже ничего не ждала, только смотрела все время на дорогу неживым взглядом и почти ничего не ела. Ветер качал ее, как тростинку. По ночам я со страхом прислушивался к ее дыханию — такому тихому и прерывистому, тонкому, как ниточка. Во сне мы держались за руки, а днем прятали глаза. Общая вина наполняла нас болью и стыдом, не давая сблизиться, обняться, утешить друг друга.

«Я больше не могу, — сказала мне Анника однажды утром. — Мне все время кажется, что Марайка зовет меня… Что она опять стала маленькой девочкой и ей плохо без мамы… плохо там, где она сейчас. Прости меня, Макс, пожалуйста… но я иду к ней».

Она стояла у стола, постаревшая и надломленная, глядя в пол и опустив безвольно руки. Я тоже встал.
«Идем вместе».

«Макс, ты не обязан… Это мое решение».
«Знаю, что не обязан… — я шагнул к ней и крепко обнял, впервые с тех пор, как случилось несчастье, — но… милая, куда же ты одна?»
И мы пошли. Налегке, с одной заплечной сумкой, в которую положили две ветровки, бутылку воды и пару бутербродов. Но ни есть, ни пить не хотелось. За нашими спинами медленно вставало солнце. Поселок исчез, и дорога простиралась ровная и пустынная — в оба конца. Только цветы по обочинам — трогательные голубые огоньки, и поля, одетые золотой дымкой, и темная зубчатая несплошность у горизонта, возможно, лес. Мы оба как будто стали меньше ростом, съежившись перед огромностью Вселенной.

Мы брели сквозь дни и ночи, не останавливаясь и почти не уставая. По ночам дорога светилась, а большие фиолетовые звезды над нашими головами слагались в странную неземную музыку. Она растворяла мысли и приглушала чувства, и смывая въевшуюся, как сажа, боль, приносила облегчение. Мы шли и шли, и наконец, добрались до горизонта.

Там, посреди леса, на солнечной полянке стоял разноцветно-прозрачный домик. Рядом с ним загорелая бабуля в косынке мотыгой перекапывала огород.

«Смотри! — воскликнула Анника, щурясь от радужных бликов. — Это пряничный домик из сказки. А старуха — злая колдунья. Та, что хотела съесть Гензеля и Гретель».
Бабушка выпрямилась и посмотрела на нас из-под ладони.
«Сказки врут. Вот и про меня наврали. Я не ем маленьких детей. Кстати, и домик мой не съедобный. Это стекло, а не леденцы. Самоцветы, а не пряники».
«Но он пахнет сладостями», — возразил я, принюхавшись.
«Детство всегда пахнет сладостями. А съела вас взрослая жизнь. Посмотрите на себя. У вас глаза стариков. Где ваши мечты, радость, любовь друг к другу?»
Мы подавленно молчали. Действительно, где?
«Входите, дети, не бойтесь, — улыбнулась старуха, показав крепкие, молодые зубы. — Бедные, заплутавшие детки… У меня вам будет хорошо. И Марайка ваша здесь. Входите. Все равно больше вам идти некуда. Вы уже дошли до конца».

Мы оглянулись — дорога исчезла, ее поглотил сомкнувшийся стеной лес. А стеклянный домик приветливо распахнул двери.

---------------------------------------------------------------

№2. Белое кимоно

Когда-то давным-дано, еще во времена династии Ма, главным правителем Сойшеня был император Ляо, прославившийся тем, что победил нефритового дракона, охранявшего чертоги Белой ведьмы. Победа Ляо не принесла его подданным богатства и процветания, скорее наоборот. После того, как был убит любимый дракон ведьмы, на земли великой державы опустились мрак и ужас. Нечисть, насылаемая могущественной колдуньей, одолевала местных жителей, принося и все новые беды. С каждым годом жить становилось все хуже и хуже.

«Великим» император называл себя сам, а так же его придворные, но простой люд, что жил за пределами дворца и ежедневно боролся с голодом и разрухой, едва сдерживал свое негодование. Когда же старый император скончался, и на престол взошел его третий сын, у жителей появилась надежда, что теперь все изменится к лучшему. Хотя, появление третьего сына во главе Сойшеня могло вызвать возмущение и бунты, из-за нарушения традиции первородства, но других претендентов на трон не было. Страх перед Белой ведьмой, поклявшейся мстить всем сыновьям Ляо, был настолько силен, что старшие браться отказались от власти и уехали из страны, взвалив все тяготы правления на плечи юного Чу.

Третий сын покойного императора от младшей жены Чао Хэ был умен, отважен и не боялся Белой ведьмы. Мать мальчика не понаслышке знала о магии и с самого раннего детства готовила сына к различным испытаниям, а заодно прививала ему любовь к чародейству и волшебству. От отца же он унаследовал боевой дух и сметливый ум. И когда пришла пора возглавить беспокойное царство, кишащее чудовищами, юный Чу с гордостью принял на себя это бремя.

С первых же дней правления молодой император взялся наводить порядок в своем государстве. Возглавив войско, он одну за другой одерживал победы над нечистью и разрухой. Бесстрашие отца и мудрость матери помогали ему в этом. Спустя время правитель Чу стал самым выдающимся полководцем и не встречал больше на своем пути достойных противников. Но не было мира в сердце императора. Оставался главный враг — Белая ведьма. И лишь победив ее, молодой правитель смог бы, наконец, вздохнуть спокойно.

Долго его дозорные выискивали заколдованный дворец ведьмы. И вот принесли они весть, что чертог ее найден в самой отдаленной горной провинции. Недолго думая император Чу из династии Ма собрал своих воинов и отправился на встречу с колдуньей. И на своем пути видел он много бед, что вершились не только кознями белой ведьмы, но и голодом, и бесконечными распрями, и человеческими пороками. Не раз в его голову приходила мысль о том, что Сойшень утратил свое величие навсегда, что сами люди и есть то зло, которое разрушает и губит все вокруг. Но доброе сердце владыки побеждало эти темные мысли, рождая мечты о прекрасном будущем.

Путь был долгим, но любая дорога заканчивается рано или поздно. И перед войском предстали неприступные стены, окружавшие дворец Белой ведьмы. И каким бы император ни был великим воином, но и он не смог представить, как одолеть эту преграду. Но вдруг огромные ворота распахнулись, и навстречу войску выехал старец на белом коне.

— Кто ты? Назови себя! — приказал император.
— Неважно кто я, — ответил старец, — важно кем являешься ты. Госпожа приглашает тебя во дворец, но с условием, что пойдешь только ты один.
— А если откажусь?
— Тогда все твои подданные умрут, и ты все равно останешься один.

Соратники попытались отговорить императора, но он принял условие и поехал вслед за старцем.

Первое, что увидел Чу, оказавшись внутри крепости — это волшебный сад невиданной красоты. Повсюду росли золотые хризантемы покачиваясь от легкого ветерка, совсем как настоящие. А над цветами кружились пчелы из солнечного янтаря будто собирая нектар. За первым садом находился второй, где на поверхности бирюзового пруда, с нежным, едва уловимым звоном, распускались хрустальные лилии. В третьем саду мраморные фонари создавали причудливые очертания людей и животных. А четвертый походил на диковинный лес, где росли прекрасные деревья с малахитовыми листьями и серебряными птицами на ветвях. Садов было множество. Золотой, хризолитовый, мраморный… и каждый поражал воображение красотой и изяществом. Такого великолепия император не видел прежде. А ведь его, выросшего в дворцовой роскоши, трудно было чем-либо удивить.

«Как эта злая ведьма, причинившая столько бед, может создавать подобную красоту?» — думал Чу. Наконец, среди бесконечных, удивительных садов показался простой каменный дом.

— Вот мы и прибыли. Дальше ты пойдешь один, — произнес старец.
Император Чу спешился и без промедления открыл парадную дверь дома. Внутри просторного помещения стоял стол, за котором сидела молодая женщина с белыми волосами, которые были настолько длинными, что невозможно было разглядеть, где же они заканчиваются. Одежда на женщине была белоснежной, а из украшений — жемчужное ожерелье.

— Так ты и есть Белая ведьма, что обрушила беды на мою страну? — заговорил император.
— И да, и нет, — ответила хозяйка, — Присядь и я расскажу тебе обо всем.
— Говори. Я выслушаю тебя стоя. А потом решу, что с тобой делать.
— Что ж,- едва заметно улыбнулась колдунья, — приготовься услышать то, чего не ожидаешь.

«Нефритовый дракон, мой любимый нефритовый дракон, которого убил Ляо, был его отцом. И Ляо знал об этом.  Су Джи — так звали моего возлюбленного. Мы жили мирно. Создавали красоту и радовались общения друг с другом. Все те сады, что ты видел на пути сюда, сделали мы с ним вдвоем. Наша совместная магия могла сотворить что угодно. И это было настолько прекрасно, что Су Джи позабыл обо всем на свете и всегда находился рядом со мной. Он был добрым и мудрым, и становился драконом лишь тогда, когда появлялась необходимость защищать наши земли от врагов извне. Но, к сожалению, он не учел, что опасность может прийти и от внутреннего врага, который гораздо коварнее и хитрее.

Мы жили счастливо, и у нас родился прекрасный ребенок, мальчик — Сень Чу. Вскоре о рождении брата узнал и Ляо — старший сын моего возлюбленного. Опасаясь, что трон не перейдет к нему по наследству, Ляо заманил отца в ловушку и убил его. А затем, объявив себя победителем, взошел на престол, который ему не принадлежал.

Мир остановился. Время остановилось. Мне незачем стало жить. Но нашему мальчику, нашему Сень Чу, требовались любовь и защита. А в моем сердце были только боль и желание мести. Тогда я и решила отдать своего малыша во дворец, туда, где он получит достойное воспитание, и где никто не станет его искать. С помощью магии все было сделано как нельзя лучше. Сиделкой, сыгравшей роль матери, я выбрала свою служанку, которой безоговорочно доверяла. Вот так ты и оказался во дворце, что принадлежал тебе по праву. Да, ты не сын императора Ляо, ввергшего свою страну в пучину бедствий. Ты его сводный брат. Трудно поверить, но это правда. И все то время, что я, ослепленная болью и ненавистью, мстила убийце своего возлюбленного, ты, мой мальчик, рос во дворце под именем Чу. Пока, наконец, не скончался Ляо, и престол не перешел в руки законного наследника. Да, император, я твоя мать. Твоя настоящая мать. И сейчас ты пришел что бы поквитаться со мною.»

Император Чу стоял в оцепенении, не зная, что делать. В рассказ ведьмы трудно было поверить, но, тем не менее, это могло быть правдой. Чувство горечи, досады, ярости и беспомощности переполняли императора. Куда подевался его здравый ум? Почему замолчало его доброе сердце? Горечь, словно желчь, может разъесть самые добрые чувства. Обида способна уничтожить любую нежность. Ярость, будто яркий огонь, может ослепить самый ясный взор.

— Нет! Я тебе не верю! — воскликнул император. — это не правда. Мой отец Ляо, а ты пытаешься избежать наказания вот и придумываешь небылицы.
— Зачем мне это делать? Подумай, сын ...
— Не называй меня так, колдунья. Мою мать зовут Чао Хэ, я третий сын императора Ляо, победившего нефритового дракона.

Женщина опустила глаза. Она плакала, и слезы, падая на белое кимоно, превращались в прекрасные рубины.

— Хорошо, — наконец произнесла она, — ты говоришь, что я хочу спасти себя от возмездия?
— Да, это так. И поэтому придумываешь всякие хитрости.
— Ты видишь на мне это белое кимоно?
— Конечно, поэтому ты и Белая ведьма.
— Пока оно на мне, я бессмертна, никто и ничто не навредит мне. И что бы доказать свою правоту, я сниму его, а ты сможешь решить — верить мне или нет.

Медленно встав из за стола женщина сняла с себя волшебное кимоно и бросила его к ногам Чу.

— Теперь я смертна и в твоей власти. Но запомни, у тебя будет только один шанс принять верное решение. Выбирай кем станешь — палачом или же моим сы...

Чу не дал договорить женщине. Одним взмахом меча он отрубил ей голову.

Мир не рухнул. Время не остановилось. Но Чу вдруг почувствовал, что произошло нечто непоправимое. Вся его жизнь разделилась на «до» и «после». Доброта и здравый смысл покинули императора. ОН ощутил себя всемогущим! Последний враг был повержен, и больше никто не навредит ни ему, ни его государству. Улыбнувшись Чу поднял кимоно Белой ведьмы:
— Неуязвимость… с такой защитой я смогу многое.

Император надел волшебное кимоно, и оно чудесным образом подошло, словно было сшито специально для него. Спустя мгновение Чу вдруг почувствовал резкую боль в руке, потом в другой. Боль, внезапно охватившая все его тело, оказалась настолько нестерпимой, что он закричал. Молодой император попытался снять кимоно, но ткань будто приросла к телу.

На крики вошел старец, который привел его сюда. Оглядев зал и увидев на полу обезглавленное тело хозяйки, он спросил:

— Зачем ты надел кимоно госпожи?
— Потому что я хотел быть неуязвимым, глупый старик!
Старец грустно улыбнулся:
— Неуязвимость оно давало госпоже, а тебе принесло боль. Но кимоно все же волшебное, и оно дарует своему владельцу бессмертие. Так что, приготовься, твои страдания будут вечны. С этими словами старец исчез, как исчезло тело Белой ведьмы. А ее белые длинные волосы превратились в белый песок пустыни.

Вскоре к императору подбежали его воины, которые не понимали, куда подевался неприступный дворец Белой ведьмы, и откуда появилась пустыня, простирающаяся до горизонта.

Император пережил всех, кого знал. У него не было ни друзей, ни семьи, ни детей — никого, кроме его войска. Вечная жизнь и вечные страданий ожесточили разум и сердце великого полководца. От его рук погибло множество людей, вымирали целые селения, города, страны. Своей болью Чу делился с другими заставляя их страдать и умирать в муках. Со временем невыносимая боль изъела тело императора, но его дух так и остался бессмертным. Люди до сих пор с ужасом вспоминают Чу из династии Ма и боятся его появления. Некогда великий правитель, подаривший надежду своему народу, стал для него проклятьем.

А белая пустыня с тех пор так и простирается от подножия Банцерских гор до берегов реки Уо. И по сей день смельчаки, отважившиеся пересечь пустыню, нередко находят большие рубины, которые называют в народе «слезами ведьмы». И если кто заплутает в песках, то, говорят, некий старец помогает им найти дорогу домой.  

-----------------------------------------

Итог: